Г.М.Шиманов. Воспоминания. Часть III

 

 

Об отце Александре Мене

 

Сегодня 23 августа 2004 г.,  рассказывает Шиманов об отце Александре Мене. Но я хочу предварить рассказ такими словами: мои воспоминания имеют черновой характер. Я когда прослушивал, то обнаружил достаточно много оговорок. Прошлый раз рассказывал, что сдавая экзамен цитировал Бердяева. Я не мог в 59-м году цитировать его, наверно цитировал Плеханова или Луначарского и так далее. Эти материалы имеют исключительно сырой характер, их распространять рано. Ибо если я копыта отброшу, то как историки разберутся, что правда, а что нет? Впрочем, на то они и историки…

 

Об Александре Мене я услышал впервые от своих школьных приятелей-евреев, после того, как я, а потом и они пришли к христианству. Это было в 63-64 годах. Кстати я говорил, что была встреча у Агурского, на которой я Меня увидел в 62-м году. Потом выяснилось, что в 62-м этого не могло быть, поскольку сам Агурский познакомился с Менем в 64-м, по словам его двоюродного брата (и это одна из указанных неточностей). Если эта встреча была в 64-м, то вскоре после этого я еще раз Александра Меня увидел, и опять-таки это было на квартире Агурского. Он меня специально пригласил, имея в иду, чтобы я встретился с ним. Была еще его духовная дочь, но уже солидная в годах. Мне запомнился его рассказ о двух кинофильмах: Иисус Христос, итальянский режиссер-коммунист (забыл фамилию), и «Андрей Рублев». Фильм об Иисусе Христе я не видел и знаю только со слов Александра Меня. Он был в восхищении, Иисус Христос был показан как социальный реформатор, в кинофильме звучат революционные мелодии, всякие там Варшавянки. А что касается «Андрея Рублева», то он тоже им восхищался. Я видел этот фильм – мы ходили вдвоем с о. Дмитрием Дудко, причем он настолько нам показался противным, что  мы в начале второй серии ушли – не могли этого выдержать. А Мень, к моему изумлению, особенно восхищался татарским князем – с каким презрением он смотрит на русских людей¸ самодовольный. Видимо, внутренне он был такой же, как этот татарский князь. Затем я как-то приехал к нему в Семхоз, к нему в дом, вероятно меня туда мои школьные приятели повезли. И что мне бросилось в глаза – это карта Израиля в рабочем кабинете на стене – я думаю, что это была не только Святая Земля. Я то привык к картам либо два полушария, либо Советский Союз. И на меня громадное впечатление произвела библиотека. Я сам из такой семьи, что у нас книг практически не было. Я стал собирать книги после того, как пришел к христианству. А здесь громадная библиотека. Кроме того, ему из-за границы везли многие книги. И кроме того, он выходец из культурной христианской семьи.

 

Я расскажу, что я знаю о нем. Он родился в 35-м году, был крещен в семимесячном возрасте. Его мать Елена Семеновна[1] почти с детства была знакома с Евангелием. Как это получилось – не знаю, но тяга к христианству была уже в юном возрасте. Она вышла замуж за еврея-сиониста Вольфа Меня. Хотя обычно Меня Александром Владимировичем называли. Она вышла замуж за этого Вольфа, но поставила условие, что муж не будет вмешиваться  в ее отношения с Богом и позволить ей воспитывать детей в религиозном отношении по ее воле. Жених согласился, и, как писал Агурский, честно выполнял это условие. Он был крупным инженером, а ей, самой матери, кто-то напророчествовал, что ее муж тоже обратится ко Христу. Но этого не произошло. Был слух о какой-то связи матери Меня с Иоанном Кронштадтским. Подробностей не знаю – что в этом слухе правда, а что нет. Крестил его в Загорске священник катакомбной церкви в 35-м году. Он с 12-ти лет почувствовал, что, по его словам, его призвание – священство, а с15 лет уже помогает в богослужении в церкви (храм Иоанна Крестителя на Красной Пресне). По окончании школы он самостоятельно изучает весь курс духовной Семинарии и Духовной Академии. Но родители хотели, чтобы он получил сначала светское образование. И поэтому он поступает в Московский пушно-меховой институт на охотоведческий факультет, который чрез два года переводят в Иркутск. Там, продолжая учиться, он устраивается истопником в епархиальном управлении. В Сибири он знакомится с баптистами и с сосланным католическим священником, общение с которыми производит на него громадное впечатление. За его религиозность ему не дали диплома, а дали «волчий билет»[2]. К тому времени он был уже женат на Наталье Федоровне Григоренко и имел от нее дочь. Не знаю, там же или в Москве его рукоположили в диакона, затем священника.  Это отступление я сделал, чтобы прояснить происхождение его мировоззрения. В религиозном отношении его воспитывала мать, а в национальном – отец и, по слуха, его тетка, тоже ярая сионистка. Поэтому его глубокая вера во Христа сочеталась с нехристианским,  еврейским самомнением и высокомерием по отношению к православию и особенно к русскому народу. К этому добавились встречи с баптистами и с католическим священником. И во-вторых, это отступление объясняет разницу в богословский эрудиции между нами. Если я до 14 лет гонял все время в футбол, а затем был занят поэзией и поисками смысла жизни, то он уже с детства имел твердую почву под ногами. И кроме того, постоянно читал религиозную литературу и общался с соответствующей средой. Из сказанного понятно, почему именно он должен был повлиять на Глеба Якунина в религиозном отношении, когда они учились вместе в институте. И почему Якунин сохранял к нему глубокое уважение. И почему о. Александр Мень был наставником Солженицына по части приобщения к христианству, его поводырем в общественно политическом отношении.

 

Но вернусь к своему первому визиту в Семхоз. Из нашего разговора с ним запомнился следующий момент. Я спросил его: «какая по его мнению разница между православием и католичеством?» Он ответил, что по существу никакой, кроме того, что католики образованные, а мы – нет. «А почему же Вы стали православным, а не католиком?» спросил я. «Что же, я буду служить на Лубянке?» ответил он (на Лубянке был костел[3]), «или мне ездить служить в Прибалтику?». Этот ответ меня так поразил, что я не нашелся, что ответить. Но когда расставался с ним, то сказал ему, что он очень обаятелен, но больше похож не на православного священника¸ а на католического патера. Я почувствовал, как его передернуло от этого моего невинного замечания. Но он взял себя в руки и мы расстались,  как казалось, вполне довольными друг другом.  

 

«Ну как?» – стали спрашивать меня мои приятели после этого визита. Ну, я и повторил свое впечатление, что Мень мне показался больше похожим на католика, чем на православного. «Ну что ты, что ты!» стали убеждать меня они – он самый православный священник. И еще деталь. То ли в этот раз, то ли в другой речь зашла об антисемитизме, и Мень  сказал такие слова. Я приведу их смысл: «антисемиты плюют в лицо Богородице, дают ей пощечину», и вообще крайне резко об антисемитах отозвался. Я естественно с этим не согласился, но спорить с ним не стал, потому что одно дело – противники Христа, а другое дело – Богородица. Когда об этом узнал о. Дмитрий, он сказал: «ну дает Александр Мень!». Причем эту мысль он повторял многим, она была дежурной – ведь он же отрабатывал их, и к тому же был прекрасный артист, он еще очень обаятельный человек, покорял эрудицией. Причем в нем не было надмения. Многие православные священники, к сожалению, возвышаются над тобой как Монблан над какой-нибудь серой мышкой, которая у подножья. А этот нет, он – свой человек, он по-товарищески разговаривал и тем очень привлекал. В то время, хотя я не сомневался в преимуществе православия перед протестантством и католичеством, главное было в проповеди христианства. Я смотрел на католиков и протестантов не как на врагов православия, а как на союзников перед лицом воинствующего безбожия. Поэтому и не предал тогда большого значения особенностям меневского христианства. Я продолжал бывать у него, но был, насколько мне помнится, не более трех или четырех раз. И бывал у него не столько с целью самому поговорить, сколько познакомить с ним своих знакомых, которых мне хотелось привести к христианству. потому что как проповедник и как собеседникон был великолепен – ни малейшего высокомерия, никакой выспренности, при всем очевидном превосходстве по части эрудиции. С ним можно было говорить о чем угодно. Он всех понимал и всех незаметно подтягивал в христианском понимании жизни (как сам ее понимал).  Говорят, в его квартире побывала половина интеллигенции Москвы: Аверинцев, Рената Гальцева, Ирина Роднянская, Померанц и множество других – философов, писателей режиссеров  и так далее. Я нигде не встречал упоминания, что через его квартиру прошло немало студентов Духовной Семинарии и Академии, которые находились почти рядом – в Свято-Троицкой лавре. Сам я стал свидетелем этого обстоятельства почти случайно. В своих воспоминаниях Мень пишет о том, как однажды некий странный человек Шиманов пришел к нему в сопровождении аж семи девиц. И такое действительно как-то было один раз. Я любил своих знакомых водить к Дмитрию Дудко, и к Меню, и в храмы на богослужение, и к знакомым художникам – их у меня было достаточно. Хотя водил и поодиночке. Но в этот раз как-то случилось, что собрались одни только девицы. Я привел их в приемный день по уговору с Менем – в этот день и в эти часы можно бывать у него без предварительной договоренности. Но на этот раз произошел, видимо, сбой.  У него в это время шло вроде какого-то семинара. Во всяком случае, когда я пришел, то у него в столовой (обычно он принимал в кабинете) народу было много, и за большим столом я увидел множество студентов-семинаристов, какие-то священники – я сейчас уже плохо помню, похоже не меньше 15 человек. Я заключил позднее, что  христианская проповедь Меня имела и какие-то скрытные формы, о которых  распространяться у его апологетов не принято. Шла накачка будущих священников меневскими идеями, которые затем разъезжались по всей стране. Во всяком случае, к этому прилагались  старания. Дело было еще в том, что кадровый состав Семинарии набирался в основном из Западной Украины, где всегда униатские настроения были очень сильны. И на эти прокатолические настроения очень удобно ложились прокатолические меневские идеи. Но так думалось самому Меню в те времена. А позднее, за несколько дней до его гибели, он с горечью говорил, корреспондентке одной испанской газеты, что греко-католики Украины проникнуты совсем не интернациональным духом, а западно-украинским национализмом. Были у Меня связи в то время и с западно-украинскими католиками, и с прибалтийскими католиками тоже. Он, как я слыхал, благословлял своих духовных детей во время своих поездок в Прибалтику причащаться у тамошних католических священников. Да и к нему самому католики тоже ездили – из наших западных областей и с запада. Ведь не случайно католическое издательство «Жизнь с Богом» печатало его книги под разными псевдонимами. Кстати, от кого-то я слышал перечень его псевдонимов – хотелось бы знать полный список. А если его печатали католики, то была связь, была вероятно и оплата его трудов. И такая тайная связь была конечно не только с католиками, но и с главным редактором журнала «Вестник РХД» Никитой Струве, который на встрече с общественностью в Москве в 90-м году на вопрос «как он относится к масонству?» ответил «очень хорошо!». Скорее всего, у Александра Меня была связь не только с такими промасонеными православными на Западе. Мы, как я думаю, мы знаем только о верхушке айсберга. Крепкие связи у Меня были с советскими, а точнее с еврейскими киношниками. Он даже как-то с юмором рассказывал мне, что стал киноартистом,  т.к. в одном из советских  кинофильмов (начало 60-х годов) его сняли в роли священника, дающего интервью. Были у него связи с Библиотекой Иностранной литературы – этим по слухам гнездом еврейства, в которую, как только представилась такая возможность, сразу же направил 40 тыс. книг для выставки и даже для хранения в фондах (это было в сентябре 90-го года). Были вероятно связи и с издательским отделом Московской Патриархии, потому что он печатал в ЖМП (как шутили священники того времени это расшифровывалось как «жалкие мысли Питирима» – митр. Питирим был во главе этого издательства). Так вот, он печатал в ЖМП свои проповеди (либо под своим именем, либо под псевдонимом).

 

Помню свой последний приезд к нему – уже не в дом, а в храм, где он служил в Новой Деревне. Это было, кажется, осенью 69-года, после моей психушки в «красном доме». Он мне советовал на время притихнуть, а дальше будет видно. Но меня угораздило на случай своего предстоящего ареста (а в том, что меня опять посадят в сумасшедший дом я не сомневался) написать обращение к общественности, в котором я призывал ее не бояться репрессий и продолжать бороться за истину и свободу (текста у меня не осталось). И передал это обращение к отцу Глебу Якунину, с тем, чтобы после моего ареста сразу же он предал его гласности. Но вместо этого как раз у Глеба произвели обыск, обнаружили обращение и, по словам Глеба, с пеной у рта говорили о Шиманове (когда его потом вызывали в КГБ после обыска). Что же касается Меня, то обо мне как авторе «Перед смертью» (я выпустил этот сборник в 69 году) ставил меня в пример своим духовным детям. Во всяком случае, так они передавали его слова. Так мне в частности говорил его правая рука Миша Меерсон, который затем уехал в Америку и стал там православным священником. Причем Меню особенно понравилась, по его словам,  моя статья о красоте и национальном вопросе (поскольку я стоял тогда на космополитических позициях). Но не прошло двух лет, как Шиманов превратился из космополита в русского патриота – чуть ли не во втором номере журнала «Вече» (нет, в четвертом) я опубликовал под буквами то ли НВ, то ли ВН две заметки, в одной из которых писал о священниках, которые под православной рясой носят католическую сутану, и необходимости разоблачать таких  священников. Нет, по-моему там было помягче написано, но тем не менее надо разоблачать. Имени Александра Меня там не было. Главный редактор сделал приписку, что не считает католическую опасность серьезной в настоящее время. Но уже в следующем номере того же «Вече» появилась статья Дмитрия Дудко под псевдонимом «Христианин», в которой автор поддержал Шиманова. Интересно, что Шиманов как раз отошел от Дудко под предлогом его связи с католиками. О том, какова была реакция Меня на эту заметку, мне рассказывал священник о. Владимир Бороздин. По его словам, Мень буквально подпрыгивал от негодования, когда говорил обо мне в связи с этой заметкой. Но у меня порвались отношения не только с Менем. Помнится, вернувшись из ссылки в Москву, мне прозвонил Павел Литвинов[4]. Я выложил, что я за «Вече», и после этого последовало молчание, затем мы вежливо распрощались. Но с некоторыми евреями, например Агурским и его двоюродным братом Гореликом,  я сохранял добрые отношения при всех несогласиях. Правда, с Агурским тоже прерывались отношения, но уже из-за дамы, против которой он очень грубо выступил, а я – в ее защиту. Видел я Меня после этого  только один раз на проводах Агурского (в 74-м году). Столпотворение  было такое, что казалось стены пучило от их обилия. Я, увидев Меня, приветствовал его через головы людей. И я сдуру предложил ему встретиться, и он любезно пригласил меня приходить в его храм. Но в храм я не пошел, а пошел к нему в качестве парламентера (в 78-году)  Владимир Ибрагимович Прилуцкий, чтобы передать ему наш коллективный сборник по имени «Приглашение к диалогу».  Там была одна моя маленькая статья «Похвала Александру Меню». Прилуцкий передал этот сборник, но отвечать, что ни сам Мень, ни его соратники не захотели. Они почувствовали, что спор получился бы не в их пользу и сделали вид, что спорить с таким противником ниже их достоинства. Но  этому сборнику предшествовало еще одно обстоятельство, которое как раз и стало главной причиной нашего сборника. Я имею в виду интервью о. Александра Меня, которое он дал корреспонденту нелегального журнала «Евреи в СССР» Шойфеду, которое затем было опубликовано в одном из номеров «Вестника РХД». В ней о. Александр заявил о двойной богоизбранности евреев-христиан – по плоти как евреев и по духу, как христиан. Он высказался за деканонизацию святых Гавриила и Евстратия и за изъятие из православного богослужения антииудейских текстов. За соблюдение иудеями-христианами ветхозаветных обрядов, за празднование ими субботы, еврейской Пасхи и так далее. Он заявил, что евреев христиан и евреев-иудеев связывает вера в единого Бога. А в заключение обозвал русские почвеннические журналы «Вече», «Московский сборник» и «Землю» шовинистическими.  Правда, в этом же интервью он заявил, что ему претит  всякий шовинизм – не только русский, но и еврейский. Однако назвать, в чем проявляется еврейский шовинизм, он не захотел. Позднее,  уже в конце 70-х или в начале 80-х годов один мой знакомый видел брошюру, изданную в Израиле на русском языке, в которой говорилось, что Мень забрасывает своих агентов в Израиль, и что этим он очень опасен.

 

Ну, а сейчас я отдельные фрагменты, связанные с Менем попытаюсь воспроизвести. Как- то отец Дмитрий ворчал, что Мень ходит в КГБ даже без вызова, чтобы лучше разъяснить свою позицию. Не знаю, часто ли Мень так ходил – может быть раз или два, но во всяком случае такое было – ну, так он объяснял свои походы. Из философов он особенно восхищался Семеном Франком.

 

Кажется, я не рассказывал эпизод, как о. Александр привел Солженицына к Титовым. Это было где-то в 68-м году, я могу ошибиться. Титов сам архитектор, по совместительству художник. Сообщили, что к ним придет Солженицын. Они в квартиле генеральную уборку произвели, чулан, в который 30 лет не заглядывали, вымыли, все вычистили, купили дорогое легкое вино, коньяк, водку – я там не был. Никто не был допущен на эту встречу. Ощущение было, что Толстой придет, и подготовка была по высшему разряду. Привел Солженицына Александр Мень. Как я слышал, он вообще был провожатым Исаича. Он его и в религиозном отношении подвинул на правильный христианский путь. И он, по-видимому, его водил, ибо Мень лучше все это знал. Исаич отказался что-либо пить, сказал, что у него сегодня важная встреча, голова должна быть абсолютно трезвой, но где-то там позволил себе рюмочку или полрюмочки сухого вина. Но интересно, обычно в компании говорил Мень, но в присутствии Солженицына он молчал. Говорил он следующее: вот сейчас – я не помню, это было после подавления пражской весны или еще до, скорее всего до: «рано или поздно все это будет и у нас и я хочу к этому подготовиться. Я хочу создать под Москвою храм. Храм должен быть не совсем обычный. Рядом с храмом должна быть библиотека, должен быть лекционный зал, где лекции читать, где дискуссии проводить». И вот собственно к Титову, как к архитектору и привел его Александр Мень, чтобы тот хотя бы эскиз набросал (что тот и сделал). Потом они ездили (Солженицын за «Один день Ивана Денисовича» получил кругленькую сумму и купил «Москвич», они в нем ездили в сторону Загорска, искали место, кажется, нашли). Но в результате это все закончилось ничем, почему я не знаю. Этот эпизод интересен вот чем: В 68 году Солженицын не сомневался, что подобие пражской весны произойдет в Советском Союзе. А вот в конце 70-х  он стращал Америку, что вот коммунисты они такие сильные, что весь запад на коленях перед СССР, что они ворвутся в США и там коммунизм устроят. Интересна такая вот вилочка его. Что он на самом деле думал, я не знаю.

 

Была у Александра Меня связь и с Шафаревичем, по «фельдегерской» – не думаю, что он свои письма по почте посылал. Во всяком случае, когда я был у Шафаревича, он показывал мне письмо о.Меня к нему. Хотя я и с уважением относился к Меню, и его таланты признавал и его эрудицию. Но в силу тех моментов, о которых я говорил, я все-таки смотрел на него сверху вниз, и потому не особенно обращал внимание на него. Вот еще момент: о соборности мы с ним начали говорить. «Я не понимаю, что такое соборность, – говорил он – Вот главенство папы я понимаю, а вот что такое соборность – нет».

 

Еще где-то в 60-х годах я составлял сборник «Русская религиозная поэзия», самиздат, вот такой толстый,  в связи с чем там ходил к Краснову-Левитину – он мне там свои стихи предложил, к Юлии Вишневской, которая затем работала на Радио Свободы. Сборник я создал большой, и в числе прочих он у Александра Меня оказался. И он говорил, что это великолепно, что Вы такой сборник сделали. Но вот там у Вас есть такие стихи, которые лучше было бы избежать. Например, Кондратий Рылеев – слишком все это провинциально. Т.е. патриотические моменты он расценил негативно.

 

Потом знаменитая сцена была в начале 70-х годов. Я еще тогда не окончательно порвал со своими знакомыми меневцами. Как-то, у меня был приятель, именно приятель, а не друг – мы жили сравнительно недалеко – Гриша Потапов. Он запросто ко мне приходил без звонка, и я тоже. Вот как-то я к нему пришел, а он мнется. Я не могу понять в чем дело. Наконец он говорит « ты знаешь, у меня сегодня одни евреи собрались». Я говорю «ничего страшного – я просто забежал и все, я сейчас уйду». «Нет, – говорит, – так неудобно, я сейчас спрошу». Когда я заходил, внутренняя дверь закрыта была, а тут он открыл, я увидел, что там вся комната евреев и среди них о. Александр. Он дверь закрыл, я там постоял минутку, может быть две. Потом выходит «знаешь, давай в другой раз». Я: «конечно». Мень, проповедуя интернационализм, тем не менее среди своих собирался, и туда русские не заходили.

 

Еще один момент был – это я знаю со слов Карелина. Причем, любопытно, я думал, что они были знакомы раньше – Карелин вернулся из заключения, потом он пытался священником стать, поехал в Ташкент, там был епископ, на которого он надеялся. Но так ничего и не получилось – не пропустили органы наши контролирующие. Он вернулся в Москву и стал духовным сыном о. Александра Меня. По-видимому, это был очень короткий период (это было в 64-году). Однажды они были вдвоем, и Мень с ним стал разговаривать как еврей с евреем. Стал поливать Россию, сказав «видал я эту Россию в гробу и белых тапочках». Феликс, поскольку он всегда был патриотом. После ареста отца ему было лет... – он с  25-го. Он подростком оказался в детском доме, потом в армии. И по его словам он всегда был настроен руссофильски. Даже когда в лагере был, он спорил с украинскими националистами. Да и так, сколько я его знал, это  была не поза, а его принципиальная позиция. Так вот, когда Феликс это услышал, то он сказал: «отче, что Вы говорите такое?». И Мень несколько мгновений на его смотрел, впечатление было такое, что в нем, как в компьютере, совершается большая работа. И через эти два мгновения Мень сказал: «Ты знаешь, я действительно погорячился» – как-то сгладил. Но после этого он стал своим духовным детям говорить: Карелин – стукач, от него надо подальше. Когда Карелину передали это, он от него ушел и стал духовным сыном о. Николая Эшлимана. Я говорил Карелину, что об этом надо написать. Он: «нет, писать не хочу, но тебе рассказываю».

 

Потом был интересный момент: поездка Феликса к одной прозорливой схиигуменье Марии. Но я до сих пор не установил, ни когда он ездил, ни с кем он был. Я постараюсь в ближайшее время уточнить вопрос. Причем Феликс ездил не один раз к ней. И когда Феликс спросил об Александре Мене, она ему ответила, что «сатана будет искушать его гордыней».

 

Интересно то, что как мне сказал двоюродный брат Агурского, двоюродный брат Александра Меня Павел готовит к изданию его «Воспоминания», они незакончены, но тем не менее решил издать и назвать там лиц, которые упоминаются, в том числе Шиманова: «как тебя лучше назвать?». ­ – Как хочешь, так и назови – «Надо, чтоб это корректно было». Сошлись на том, что я «государственник», хотя государственником себя никогда не считал, но по тем ранним статьям он так меня воспринял. Но он сказал такую интересную вещь. Оказывается, Карелина к Меню привел Агурский. Это было для меня полной неожиданностью. Что Агурский, по словам этого Горелика, относился к Карелину с огромным уважением. Еще интересен такой момент: казалось бы, они единомышленники – Мень и Агурский. Но в статье Агурского, написанной после смерти Меня, статье доброжелательной, тем не менее (я сейчас не помню в каких выражениях) видно, что расхождения, и серьезные, были. И даже неясный конфликт, связанный с христианством и еврейством. Агурский, по-видимому, был ближе к иудаизму, чем Мень – вот на этой почве что-то было. Ну вот собственно и все, что я на сегодня могу сказать.

 

О сборнике молитв Александра Меня мне ничего не известно, но известно, что духовный сын Меня Меерсон приносил мне молитву или проповедь католического святого и православного святого. И вот он это сброшуровал это вместе, переплел, чтобы подчеркнуть, что католичество и православие – одно и тоже. Что же касается молитвы, то вспомнился такой эпизод. Я был у одной дамы, кажется, это была одна из любовниц Пастернака, она же стала духовной дочерью Александра Меня. Вот она его совершенно боготворила. Она рассказывала, что она ему ставила банки – он простыл – и пролила спирт,  и он загорелся у него на спине. И он мужественно это выдержал, пошутив, что взял Ваш грех на себя. И она из этого стала накручивать, что он тоже как бы прозорливый. Я думаю, такие женщины вокруг него были, и потом могли накрутить такой сборник. Кстати, я раньше Меня недооценивал. Я о нем был высокого мнения как об артисте обаятельном, но диаметрально противоположным у меня было отношение к его сочинениям. Я считал, что он – человек нетворческий, компилятор. Я думаю, что на самом деле это было так. Но недавно мне попало в руки его выступление в одном из клубов, где он говорит о Ветхом Завете, раскрывает смысл его. Хотя многие  чудеса он объяснял естественными причинами. Я думаю, что на самом деле он все-таки обладал талантом. Скорее всего, было и то, и другое. Эти выступления у него были очень талантливы – сжато и выразительно он представил суть Ветхого Завета. В общем, я стал лучше думать о нем. У меня был период – я в период перестройки однозначно относился и к Меню, и к Агурскому, поскольку они все работали как враги русского народа, хотя насчет Агурского – это очень сложно. Но потом я пришел к тому, что нельзя однозначно оценивать ни того, ни другого. Только Господь знает, что у них внутри было. В шкуру еврея залезть не всем дано. Неизвестно, смерть того и другого от чьих рук была? Не исключено, что от еврейских. Последний суд принадлежит только Богу.

 

Некоторые дополнения.

 

Я один раз видел его мать – на венчании одного моего знакомого. Нас подвели друг к другу познакомиться, и в разговор мы не входили. Но у меня осталось ощущение, не знаю, правильное или нет, что она иного духа, чем ее сын. Но это всего лишь подозрение, По-моему, в ней не было такого еврейского пафоса.

 

На Меня был двойное влияние. С одной стороны отца и родственников (и матери). А с другой стороны он года на два старше меня. Стало быть на него могла подействовать кампания против космополитов. Я сам это время помню. Среди наших дворовых ребят был один еврейчик, Ботя мы его звали, он очень хорошо играл в шахматы. Помню эпизод: мы ехали на трамвае, втроем, и кто-то из взрослых на него сказал: «жиденок!». На весь вагон. Мы все съежились, нашего товарища оскорбили, но возразить не смогли. Мне это запомнилось. А ему? По-видимому, он не один раз с этим сталкивался. Так что в проеврейскую настроенность Меня несомненную долю внесли и русские антисемиты.

 

Я думаю,  что в написании книг Меню помогали (как и митрополиту Ленинградскому и Ладожскому Иоанну).

 

После убийства Меня ко мне приходили из прокуратуры. Два следователя (это было 94-й год). Когда я предложил им чая, они были потрясены и сказали, что когда мы приходим к знакомым Меня, на нас чуть ли не с кулаками набрасываются: что мы покрываем его убийц, что мы не находим русских шовинистов. А я изложил им свой взгляд на Меня и его убийство. Во-первых, место это очень уголовное. Там много всякой шпаны. И я думаю, что дело это чисто уголовное. Тем более, что после убийства исчез портфель. А если это сознательный убийца, то зачем ему улику с собой утаскивать. Обычно стреляют и тут же наган бросают, а тут позарился на портфель. Это одна версия, наиболее на мой взгляд правдоподобная. А вторая версия, что Мень был очень выгоден сионистским силам, пока не началась перестройка. В той атмосфере молчания, которая была в Церкви, все были запуганы, Мень на этом фоне имел возможность говорить и потому еврейству был нужен. Но когда дали заговорить русским православным священникам, его бы быстро разоблачили, а это было совсем не нужно. Им нужен был культ Александра Меня. Для этого его нужно было убить и объявить, что его убили русские шовинисты и консервативные силы в православии. Причем это можно было сделать очень просто. У нас тех же бейтаровцев из Израиля полно. Он приезжает за два дня до этого, встречается с Менем, убивает и в тот же день улетает. Причем обстоятельства смерти довольно странные. Его же убили на подходе к станции электрички. После этого он шел домой, с ним встречались какие-то женщины, они видели, в каком он состоянии, спрашивали, не нужна ли помощь, он говорил, что не надо. Он мог бы им что-то сказать, но не захотел. Он упал прямо возле своего дома, стонал. Жена не откликнулась минут 40 – не ислючена чисто бытовая ситуация, связанная с родственниками. Мы со следователями сидели часа полтора, я все это рассказывал. Потом я говорю: «хотите я напишу свою версию, текстом, и вам передам?» Они обрадовались, договорились, через два-три дня  я это сделал, написал, как часто евреи своих евреев убивают. Передал и был уверен, что все это дошло. Потом через год я решил все-таки позвонить, а мне говорят, что этого Панкратова давно уже уволили, и второго тоже уволили. А еще через несколько лет приходит ко мне повестка из генеральной прокуратуры. Дернуло меня дурацким образом пошутить: «Шиманов наверно Меня убил, за этим меня вызываете?» Следователь с изумлением посмотрел на меня. Он знал, конечно, что я не убил, но  давать повод против самого себя! Они могли крутить и крутить. Но он решил от этого отказаться. Он корректно стал меня расспрашивать, и такое было ощущение, что они не знакомы с теми показаниями, которые я уже давал. Я в конце концов спрашиваю: «а ко мне приходили из областной прокуратуры». «У вас есть материалы?». Я говорю, как же я туда и машинописный текст передавал». «Сейчас проверим». Смотрит в компьютер – нету, исчезли материалы! Я говорю, «пропали что ли?». Он ничего не ответил, отвернулся. В «Молодой Гвардии» я написал после этого статью «Мои показания по делу об убийстве Александра Меня». Она была там напечатана.

 

Август 2004 г.

 

.