НА СОБСТВЕННЫХ ПОХОРОНАХ
« Я ощущал извечную горечь,
меня томило извечное чувство, что всё –
суета сует. Я видел детей, которые от
меня родятся, вина, которые я буду пить,
больницы, которые я построю, и всё
время я слышал, как комья земли падают
на мой гроб» (Г. Бёлль «Биллиард в по-
ловине десятого»).
«Зачем люди читают газеты, ищут
в них, что случилось в мире? Какое это
имеет значение, раз каждый обречён уме-
реть? Перед этой вестью так ничтожны,
так ненужны все газетные новости... Да
как же это люди могут что-то делать, су-
етиться, хлопотать о всяких пустяках, от
давать свою привязанность другому суще
ству, такому же смертному, как он сам?
Как могут они заниматься любовной
вознёй, плодить будущие трупы, жертвы
неумолимой смерти?» ( Ф. Мориак «До-
рога в никуда»).
Всматриваясь в лица людей, меня окружающих, а также в своё собственное лицо, я замечаю, что все мы похожи на слабеющих пловцов, влекомых могучим течением в омут. Одни это чувствуют, другие нет, но всех одинаково несёт в себе и засасывает этот могучий поток времени.
Что все мы будущие мертвецы – это, разумеется, не новость, это знают все. Но разве могут что-нибудь знать глупцы? Они считают прожитые и оставшиеся годы, вздыхают и бросаются в удовольствия, дабы не упустить ничего.
Каким же птичьим умом и сердцем надо обладать, чтобы, зная о смертности нашей жизни, с лёгкостью предаваться эфемернейшим удовольствиям? Удовольствие может быть лёгким, если ты забываешь о смерти и оказываешься как бы бессмертным. Если ты искусственно наводишь на себя эту иллюзию. Но люди делают это бессознательно, потому что их пугает мысль о смерти, а сладкое они любят. Вот почему они так стараются проникнуть в рай с чёрного хода.
Ну, а что же мы, привыкшие смотреть на смерть и уже не способные о ней не думать?.. Мы присутствуем в этой жизни как на собственных похоронах. И даже хуже того: как на похоронах всего лучшего из того, что есть или может быть на свете.
О чём можно думать и чем заняться, если жить осталось только один час? Кто согласится потратить несколько минут из этого драгоценного часа на починку своих старых ботинок?.. Но продолжительность жизни не меняет её существа. А потому настоящий мыслитель относится к ней, как к одному большому часу перед смертью.
Смертная тоска о себе и всех обречённых смерти – единственное, в чём нет суеты. Эта тоска неслышима, но её не может заглушить ничто. Ни маленькая погремушка семейного счастья, ни большая погремушка счастья всего человечества.
Глядя на этот мир, на этот просторный гроб, я понимаю, что выхода нет. Что я замурован в нём заживо. Но я не могу примириться с этим. И потому колочу в крышку гроба, хотя и знаю, что её никто не откроет. Эту крышку не может открыть никто. Ни мать, ни друг, ни возлюбленная.
Разве лишь Бог... Бог?.. О Боже праведный, если бы Ты был... Если бы Ты был...
-----оОо-----
Я вижу, как дряхлеют и рассыпаются окружающие меня миражи, как дряхлеют и расползаются любимые лица, как превращаюсь в развалину я сам. Время развевает образы, сотканные из цветного тумана. Эти призраки, сотканные из плоти, можно обнимать, но нельзя удержать от распада. И даже в памяти они тают и заслоняются новыми призраками и снами. Но на новые лица мы смотрим уже не доверчивыми глазами, как смотрели когда-то, а глазами тяжёлыми и полными скорби.
Словно с эшафота смотрю я на эту жизнь. И чем лучше всматриваюсь в неё, тем больше убеждаюсь в своём бесконечном одиночестве. Разве могут люди, окружающие место казни, нарушить одиночество приговорённого?..
Наше «я» живёт в этом мире, как отшельник в бескрайней пустыне. И чем больше вокруг людей, тем просторней пустыня. Словно в телескоп смотрю я на этот мир. Словно в телескоп. А руки людей касаются моих рук. О чём они говорят тебе? Ты лишь видишь, как шевелятся их губы.
Все слова человека это монологи в пустоту. В пустоту он смеётся, в пустоту протягивает свои руки и в пустоту идёт. Только сменяющие друг друга галлюцинации скрывают эту окружающую его пустоту.
Поверхность существования полна звуков. Но для того, кто догадался однажды о таящейся за ними немоте мира, ни рёв самолётов, ни человеческие слова не могут заглушить эту немую тайну существования.
Человек разговаривает с этой тайной один на один. И отходят на задний план все авторитеты, исчезают за горизонт привычные нормы и понятия, сами небо и земля перестают быть чем-то определённым. И вот, я стою ни на чём в этом безмерном и немыслимом мире, имя которому БЕЗДНА. Погружённый в неё, я ничего не знаю и ничего не вижу, кроме этой превышающей моё разумение безмерности и бездонности. «Что это всё?» - спрашивает моя душа. И не может понять.
Она не может понять ничего, кроме очень простой вещи: Если нет Бога, то в этой бездне меня не видит и не знает никто. Потому что много ли значат здесь всякая видимость и всякое знание?..
Но Бога не может быть. Мир кишит мертвецами, не знающими о себе, что они мертвы. Мир полон безумцев, не догадывающихся о своём безумии. Мир - это большой сумасшедший дом, в котором безумны все – и пациенты, и врачи, и сами сделанные из бесконечности стены.
Созерцая непостижимое, душа надеется, однако, в своих последних глубинах на то, что этот безумный мир не может быть полной правдой. Ибо как догадались бы мы о своём безумии и безумии всего мира, если бы не было в нас ничего от разума?.. Умирающие от жажды в пустыне видят прозрачную холодную воду, много воды, реки воды... И они её пьют, они погружают в неё свои руки и головы... Но если им грезится вода, то, значит, она где-то есть?.. И если человек создан с потребностью разума и добра, то могут ли они быть только его иллюзией?
1966 – 1969 гг.
