Г.М. Шиманов

 

КТО ПРАВОСЛАВНЫЙ?

 

            И кто не православный?.. Эти вопросы встанут, когда обнаружится, при обсуждении кандидата в члены Русского собрания, сомнительность его православности.

В чём критерий принадлежности человека к Православной Церкви? И есть ли он вообще?

Отвечая на этот вопрос, протоиерей Всеволод Чаплин, занимающий пост заместителя председателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата, сказал так: «Прежде всего, это знает Господь. Насколько человек внутри себя правильно исповедует свою веру, насколько он действительно хранит церковную традицию, ведёт молитвенную и духовную жизнь – это известно только Господу. Поэтому я бы никогда не рискнул назвать неправославным любого, кто сам себя таким считает, ведёт хотя бы минимальную молитвенную жизнь и не высказывает явной ереси, противоречащей православному вероучению… нельзя отказывать человеку в праве считать себя православным, если он, например, не знает одного из церковных догматов или не прочёл достаточного количества книг. Вспомним, что в истории России многие поколения людей были истинными христианами, не будучи грамотными, а воспринимая веру только из богослужения, на слух или из своей собственной семейной традиции. От бабушек и дедушек, отцов и матерей. При этом они были лучшими христианами, чем многие начитанные западные богословы… Поэтому для меня православным является в первую очередь крещёный в Православной Церкви человек, не отказавшийся явно и сознательно от православной веры и от участия в церковной жизни…» (Газета «Наше время», № 20, ноябрь 2006 г. Интервью названо «ПРАВОСЛАВИЕ В ЭПОХУ ИНТЕРНЕТА»).

Итак, чтобы быть православным, надо креститься в Православной Церкви и не отказываться явно от православной веры и участия в жизни Церкви.

Правда, этот критерий заявлен о. Всеволодом не от имени Церкви, которую он представляет, а только от его собственного имени. «Я бы никогда не рискнул назвать неправославным любого…», и далее, - говорит он в одном месте. И: «Для меня православным является…» и далее, - в другом. Видимо, в этом вопросе есть какая-то скрытная сложность.

На первый взгляд, всё очень просто. Надо знать православное вероучение и, сличив с ним чьё-то личное мнение, решить, не отклоняется ли оно слишком явно от образца. Но кто будет судить о степени отклонения?.. И что это за критерий, если он зависит от своего толкователя?.. А если он не зависит от него, то где та формула, которая этот критерий выражает? Где находится текст, заключающий в себе правильное понимание Православия?.. Отец Всеволод Чаплин об этом не говорит то ли по той причине, что местонахождение этого текста хорошо всем известно. То ли, может быть, потому, что затрудняется сказать о его точном местонахождении. Или, может быть, потому, что на самом деле он понимает сложность вопроса о критерии православности и сознательно уклоняется от высвечивания этой сложности на страницах светской газеты. Если этот вопрос затруднителен даже для богословов, то какой смысл растолковывать его полным невеждам?

И в самом деле. Как быть, например, с еретиками, которые и крещены в Православной Церкви, и от веры православной не отрекаются, но несут при этом явную, с точки зрения знатоков православного учения, ересь? И хорошо ещё, если несут нечто странное по своему невежеству. А как быть с такими людьми, как, например, Владимир Соловьёв или Николай Бердяев, обвинить которых в невежестве как-то не очень удобно? Отлучать их от Православной Церкви за мысли, противоречащие церковной традиции? Или не отлучать?

Сложность вопроса становится ещё сложнее, если принять во внимание такие слова одного из учителей нашей Церкви: «Много таких, - писал Августин, названный Церковью Блаженным, - кто на земле считал себя чуждым Церкви и кто в день Суда обнаружит, что был её гражданином; много и тех, увы, кто мнил себя членом Церкви, и увидит, что был чужд ей».

С этими словами перекликаются слова авторитетного старца Софрония (Сахарова): «Никто не смеет назвать себя православным в строгом, абсолютном смысле слова, ибо быть православным значит знать Бога таким, каков Он есть, и служить и поклоняться Ему достойно Его святости».

Но как же нам быть тогда в практической жизни? И нижняя планка православности известна, оказывается, одному Богу, и верхняя тоже. А как же нам, человекам, отличать православных от неправославных? Чем руководствоваться? Пусть наши суждения близоруки по сравнению с судом Божиим, но надо же и нам иметь какие-то пусть относительные, но всё-таки достаточно твёрдые для нас опоры.

            Первое, что приходит на ум по этой части, это то, что таким критерием православности является, конечно же, наш православный Символ веры. Который потому, видимо, и называется Символом веры, что содержит в себе тот минимум вероучения, который достаточен для причисления человека к Православной Церкви.

Его содержание не покрывает всего объёма вероучения Церкви. В нём нет ничего (или почти ничего) ни о Священном Предании, ни о Священном Писании. Ни об устройстве Церкви, ни о её таинствах, ни о культе святых, ни об иконах, ни о многом другом, без чего вероучение Православной Церкви немыслимо.

Но, не покрывая всего объёма православного вероучения, он содержит в себе в потенции, как иногда говорят, всё православное вероучение. Подобно тому, как зерно содержит в себе всё растение, способное вырасти из него.

Но на самом деле вероучение нашей Церкви выросло, конечно же, не из нынешнего нашего Символа веры. Оно существовало и до него. Но сам Символ веры вырос из вероучения, которое было в Церкви всегда и заключалось первоначально только в её Священном Предании. Символ веры вырос из памяти Церкви и её разумения того, что она получила от Самого Иисуса Христа через апостолов. Это Священное Предание Церкви было тем зерном, из которого выросло в дальнейшем, не без помощи Бога, всё православное вероучение, включившее в себя и Новый Завет, и древнейшие символы веры поместных Церквей, и святоотеческие писания, и решения Вселенских соборов.

             Заметим, что хотя в зерне и запрограммировано будущее растение, но для того, чтобы оно выросло, требуется многое другое, чего в самом зерне нет. И, следовательно, от этого «многого другого» будет зависеть, станет ли выросшее из зерна растение полноценным. Или оно будет чахлым.

            А если так, то возникает вопрос: вполне ли полноценно то вероучение нашей Церкви, которое выросло из её Предания? Или в это вероучение вкрались те или иные немощи того времени, когда оно складывалось?  

            Сказать, что православное вероучение вполне полноценно, значило бы укрепить веру в него всех православных людей за счёт ослабления работы их критического ума. А сказать, что погрешности, в принципе, не исключены, значило бы озадачить и возмутить их умы. Как это так – «не исключены»?.. Как можно ставить под вопрос истинность нашего православного вероучения?

            Вернёмся, однако, к сравнению Предания Церкви с зерном. Растение, выросшее из него, может быть здоровым или чахлым, но в любом случае оно будет соответствовать, в своей основе, тому, что было запрограммировано в зерне. Семя пшеницы не породит гороха или овса, но только пшеницу. А если так, то и православное вероучение, выросшее из Предания, должно быть истинным в своей основе, но может иметь погрешности на своей, так сказать, ценностной периферии. Или даже не только может их иметь, но должно их иметь в силу самых разных причин, одной из которых является исторически ограниченный характер всякого человеческого мышления.

            Эти погрешности были всегда и сохраняются до сих пор, о чём свидетельствуют несогласия православных христиан по самым разным вопросам, связанным с пониманием Церкви и её истин. Поэтому приписывать совершенство, которым обладает один Бог, нашему православному вероучению значило бы подрывать его в самой его основе. Одно дело сказать, что оно истинно по существу и в самых важных его положениях, но совсем другое дело - сказать, что оно совершенно во всех отношениях.

Мир, созданный Богом, настолько сложен, а человеческий ум, даже просвещённый отчасти Божественным Откровением, настолько слаб в своём понимании этой сложности, что никакое вероучение, даже самое правильное, не может быть правильным до конца. Оно будет всегда содержать в себе неправильности, связанные и с особенностями нашего тварного ума, и, тем более, с его помрачённым грехом состоянием.

Это обстоятельство, если оно осознано верующим умом, должно его правильно ориентировать и, следовательно, укреплять. Спасать его от двух ложных крайностей, в которые люди впадают довольно часто по своему неразумию: от абсолютизации истин православного вероучения, выраженных в наших несовершенных словах, и, с другой стороны, от огульного их отрицания по причине их несовершенства.

Несовершенным был Ветхий Завет, но он содержал в себе вечные истины наряду с истинами относительными. Несовершенен и Новый Завет, но лишь по отношению к Царству Небесному на земле, о котором свидетельствует он сам же.

Всё несовершенно в нашем падшем мире, в том числе и мы сами. Но даже явные наши пороки не перечёркивают в нас той ценности или её возможности в будущем, ради которой Бог мучается до сих пор с нами. Так и православное наше вероучение.

 

А теперь пойдём дальше. Если православное вероучение должно иметь какие-то погрешности на своей периферии, где знание Церкви граничит с её незнанием, то способность отличать хотя бы эту периферию от основной части вероучения должна увеличивать зоркость людей, судящих о столь важном предмете.  И, следовательно, увеличивать их способность видеть эти погрешности и понимать их происхождение. Как и находить способы избавления от них и решения нерешённых в прошлом вопросов.

            К сказанному добавлю, что обнаруживаться погрешности прошлого могут лишь в ходе совершенствования православного вероучения, а не в ходе его деградации. Что достаточно очевидно. Но, опять-таки, где критерий того, что происходит именно совершенствование вероучения, а не его деградация под видом его совершенствования?

            Думается, что о совершенствовании православного вероучения свидетельствовало бы его распространение среди народов с последующим ослаблением в них эгоистической настроенности. С ослаблением эгоистической настроенности как внутри каждого из них, так и в их отношениях между собою. А ослабление эгоизма (этой главной силы, противостоящей православному строю жизни) невозможно, во-первых, без понимания того, что эгоизм есть грех, и, во-вторых, без возрастания в людях и народах стремления к взаимослужению, которое было заповедано всем ученикам Иисуса Христа на Тайной вечере.

            ЖИТЬ ПО-НАСТОЯЩЕМУ ДЛЯ СЕБЯ МОЖНО ЛИШЬ В ТОМ СЛУЧАЕ, ЕСЛИ ЖИВЁШЬ ДЛЯ ДРУГИХ. И, В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ, ДЛЯ БОГА. СЛУЖИТЬ ЕМУ, ТВОРЯ ЕГО ЗАПОВЕДИ И ТЕМ САМЫМ СЛУЖА ЛЮДЯМ, - вот, думается, правильная формула жизни. А если так, то она должна быть и формулой православности в самом общем её виде. Формулой, включающей в себя не только акт веры с последующим крещением, но и плоды этой веры в жизни крестившегося. Плоды в виде той или иной формы служения Богу и людям.

 

 

Итак, в поисках за критерием принадлежности человека к Православию мы пришли к тому, что абсолютным критерием обладает только один Бог, а люди обладают критериями несовершенными. И эти несовершенные критерии были в Церкви всегда. Они совершенствовались в её истории, не достигая никогда полного совершенства. Эти критерии были и остаются одновременно и достаточными для распознавания православными христианами друг друга, и, в то же самое время, недостаточными.

Противоречие между совершенством и несовершенством есть одна из антиномий нашего мира. Такая же, как бесконечность и конечность, свобода и необходимость, дух и плоть, общее и частное, и т.д. Несколько огрубляя, можно сравнить достаточность христианских критериев распознавания православности человека с правилами правописания, которые тоже достаточны, если допускают какие-то исключения из них. А если не допускают, то существенно обедняют язык. Так и в занимающем нас вопросе: если бы мы абсолютизировали свои человеческие критерии принадлежности человека к Православию, то существенно снизили бы их ценность.

 

А теперь обратимся от занимающего нас вопроса в его самом общем виде к той его частности, которая возникает или возникнет в русском собрании при обсуждении кандидата в его члены. Принимать его по минимуму или по максимуму? Или нужна какая-то степень православности, расположенная между тем и другим?

Мне думается, что сегодня русские люди находятся в таких разных состояниях и положениях, что выработать какое-то одно правило, пригодное для всех случаев, попросту невозможно. Однако, с другой стороны, и обойтись без общей установки нельзя тоже. Её надо иметь, но приспосабливать к тем или иным конкретным условиям по своему собственному разумению («каждый, говорит Апостол, поступай по удостоверению своего ума», Рим. 14, 5). А разумение это надо совершенствовать в ходе дальнейшей работы русских собраний.

Формулу принадлежности человека к Православию в самом общем её виде я изложил выше, не привнеся в неё, думается, ничего своего. Настолько она проста и подразумевалась всегда сама собою. Если не всеми без исключения православными, то подавляющим их большинством.

Вот эту-то формулу, на мой взгляд, и следует использовать при определении пригодности или непригодности кандидата в русское собрание. Но, как уже сказано, сообразуясь при этом и с личными качествами кандидата, и с положением в каком-то конкретном русском собрании. Т.е. эту формулу можно растягивать или сжимать в зависимости от конкретных условий.

Что касается личности кандидата, то в некоторых случаях я пошёл бы даже так далеко, что принял бы в русское собрание одного-другого атеиста или, тем более, человека, находящегося на распутье. Но принял бы их в том только случае, если они признают православную нравственность высшей из существующих. Или, иными словами, признают в качестве нравственного идеала жертву собою ради спасения ближних и дальних. В этом случае они, если они последовательны в этом своём убеждении, должны признать в качестве нормы, приближающейся к этому идеалу, те отношения между людьми, которые были заповеданы Иисусом Христом на Тайной вечере: не надмеваться над своими ближними, но умывать им ноги. Служить им, насколько хватит у кого сил.

Я пошёл бы на приём таких «полуправославных» в русское собрание по той причине, что нравственная составляющая православной веры может обеспечить, в некоторых случаях, необходимый минимум нравственного единства членов русского собрания и, следовательно, совместную их работу в интересах всего русского народа.

Что же касается обсуждения чисто религиозных вопросов, то в такой нравственной атмосфере оно было бы, думается, наилучшим для выяснения истины. Оно позволило бы как православным, так и православным только в нравственном отношении, совместно оттачивать свои мысли и обогащать ими друг друга.

Нравственная составляющая православной веры (и даже отчасти идейная) идёт, как мне представляется, от человека, в то время как идейная составляющая в самой важной её части идёт от Бога. И если человек заслуживает в глазах Божиих веры в Христа, то она ему и даруется. Здесь, в деле обретения веры, происходит тоже, как и во многих других областях (не исключая выработки всё более совершенного православного вероучения) соработничество человека с Богом.

Но такого соработничества нет и не может быть в том случае, если человек отрицает нравственный идеал Православия. Поэтому я не принял бы в русское православное собрание подобного человека только на том основании, что он тоже болеет за русский народ. Боль за русский народ, соединённая с отрицанием православной веры даже в нравственной её составляющей, есть такое противоречие, которое разрешить может только один Бог. Мы же, простые русские православные люди, разрешить этого противоречия не можем. Поэтому и тратить свои силы на это дело значило бы тратить их впустую.

Кроме того, я не стал бы и навязывать русскому собранию обязательный приём в его члены людей, так сказать, полуправославных. Потому что чрезмерно низкий уровень религиозного развития членов русского собрания может стать тормозом в общей работе по созданию русской идеологии. В организации русских собраний надо стремиться к тому, чтобы более развитые в религиозном и нравственном отношении подтягивали до своего уровня остальных и определяли направленность общей работы. Чтобы не получалось так, что менее развитые стали бы навязывать большинством своих голосов и направленность общей работы, и общую атмосферу в собрании.

            Здесь многое будет зависеть от конкретного состава участников собрания и от характера их взаимоотношений. Сумеют ли они организовать свою работу так, чтобы использовать лучшие качества каждого и заблокировать худшие его качества. Или не сумеют. Здесь мало одного, даже самого правильного, рецепта. Здесь потребуется общая работа мысли всех. Или хотя бы ведущей части собрания.

            Пройти между Сциллою и Харибдою, стараясь, с одной стороны, не оттолкнуть от себя ни одного потенциально православного русского человека, но, с другой стороны, и не перегрузить русское собрание таким количеством невежд в религиозном  отношении, которое заблокировало бы в нём созидательную работу.

            Вывод из сказанного напрашивается, на мой взгляд, такой: надо, во-первых, совершенствовать свои знания по части православного вероучения и, во-вторых, решать вопрос не столько о православности или неправославности того или иного кандидата в члены русского собрания, сколько о его пригодности или непригодности, в наличном его состоянии, для участия в нём. Так оно, думается, было бы и скромнее, и правильнее по существу.

 

19 января 2007 г.