Г.М. Шиманов

 

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ГОСУДАРСТВА

И ЕГО СУДЬБА

первоначальный текст

 

Начнём с того, что наши предки после неудавшегося строительства Вавилонской башни стали расходиться родами в разные стороны. А расходиться было куда: людей в то время было мало, а земли много.

     Естественно, каждый род искал для себя место получше. Чтобы и климат был получше, и почвы, и воды. Чтобы леса были богаты зверем, дичью и съедобными растениями, а реки и озёра рыбой.

Но со временем людей становилось всё больше, а свободных

хороших мест всё меньше. Поэтому за них началась борьба. Более

сильные роды захватывали лучшие места, а их насельников выгоняли или убивали. Более слабые роды уходили всё дальше из некогда родных мест и осваивали всё более холодные и бедные места. Или, наоборот, всё более жаркие, но тоже бедные.

     А отчего зависела сила рода?

Во-первых, от его величины. Чем больше было в нём людей, тем он был сильнее при прочих равных качествах его членов. Но особенно должны были цениться в этом отношении здоровые и сильные мужчины - грозные воины и удачливые охотники. Женщины тоже увеличивали силу рода, поэтому ценились тоже. Особенно физически сильные женщины, способные много работать и рожать много сильных детей.

Во-вторых, сила рода зависела от нравственных, психических и умственных качеств его членов. Если род состоит из трусов, эгоистов, глупых, неумелых и безответственных людей, то никакое их множество не сделает его сильным. Так никакое множество овец и баранов не сделает их сильными против стаи волков. Поэтому выживать могли только те роды, которые воспитывали в своих членах лучшие для выживания качества. А практика жизни подводила итоги этой конкуренции родов по части самовоспитания.

Могучим средством воспитания, особенно юношей и детей, был почёт, которым окружали выдающихся защитников своего рода. И это был не формальный почёт. Это была искренняя благодарность всех членов рода, исходившая из глубины их сердец. Потому что каждый понимал, что его личная жизнь зависит полностью от жизни его рода. Вне своего рода любой человек и любая отдельная семья были обречены на гибель. Поэтому каждый не только восхищался героями своего рода, но и старался подражать им в меру своих сил.

Другим могучим средством воспитания были презрение и насмешки над теми, кто ослаблял род своим поведением или ронял его достоинство. Эти насмешки, словно удары хлыста, подгоняли отстающих в нравственном, психическом и умственном развитии. Они вынуждали их стараться быть умными, сильными, ловкими, бесстрашными и т.д.

Третьим условием силы рода было приобретение им союзников из числа соседних родов или, по меньшей мере, установление мирных отношений с ними. Постоянные войны были причиной гибели родов. Они не только сводили на нет мужскую часть рода, но и не оставляли времени для ведения хотя бы скудного хозяйства. Но и редкие войны, за исключением особенно удачных, должны были существенно ослаблять род.

Установление же мирных или даже союзнических отношений с соседними родами вносило новую черту в сознание членов рода. Если раньше они сочетали нравственные отношения внутри рода с коллективным родовым эгоизмом по отношению ко всем остальным родам, то теперь коллективный эгоизм рода уменьшался в интересах самого же рода и начинал сочетаться с нравственными отношениями между союзными родами. Чем лучше союзные роды сознавали в ходе сожительства законные интересы друг друга, тем прочнее делался их союз. И тем развитее становилась их дипломатия, совершеннее делался их этикет.

Но основным способом перерастания родовой жизни в племенную, думается, были не союзы соседних родов, а новый способ деления разраставшихся родов. Если раньше, при малом числе людей на Земле и обилии свободных хороших мест, от рода, по мере его разрастания, отпочковывалась та или иная его часть и уходила далеко в поисках лучшего места, то теперь удаляться от старшего рода стало опасно. Вместе со старшим родом и родственными ему родами каждый молодой род был в куда большей безопасности, чем в одиночку перед чужими родами. Безопасность рода становилась постепенно большей ценностью, чем богатство земли, которая ему доставалась.

А не делиться на части род по мере его разрастания не мог. Родовая организация слишком проста, она не способна справиться с чрезмерным числом людей. Деление рода по мере его разрастания было необходимо для сохранения простых и понятных отношений между его членами.

Так складывалось племя.

А затем, повинуясь той же логике приобретения всё большей безопасности, каждое племя разрасталось в союз родственных племён.

А к союзу родственных племён могли присоединяться уже не родственные по своей крови племена. И эти присоединения были выгодны не только тем, кто присоединялся, но и тем, к кому присоединялись. Потому что в этом случае нарастала общая их сила. А затем совместная жизнь приводила к тому, что инородное меньшинство растворялось в союзном большинстве, если у этого меньшинства не было желания сохранять свои особенности. А не было желания тогда, когда большинство племён было более развитым в военном, хозяйственном и культурном отношении.

Сравнительная безопасность союза племён позволяла людям сосредоточиться на совершенствовании своего хозяйства и быта, изобретать всё новые орудия труда и войны. Совершенствовать свои представления о мире и о самих себе. И всё это тоже увеличивало общую их силу.

Но были у союза племён, если это были земледельческие племена, и свои пороки. У него не было «вертикали власти». А если даже была, то не эффективная. Общесоюзные решения принимались медленно и столь же медленно проводились в жизнь.

Кроме того, как можно предположить, противоречия между племенами не исчезали полностью никогда. Они уменьшались с увеличением общей опасности и увеличивались с уменьшением общей опасности. А в наибольшей безопасности находились племена, окружённые союзными племенами. Племена же, расположенные на окраинах союза племён, страдали по преимуществу от набегов иноплеменных хищников.

Уже на этой почве могли возникать противоречия, но, скорее всего, не только на этой. Неравномерный рост численности разных племён, личные и групповые конфликты между представителями разных племён, борьба за преобладание в союзе племён и другие причины могли подрывать союзные отношения. А то и доводить их до критической точки, когда принятие общих решений делалось невозможным.

Однако ничуть не меньшая слабость союза племён была в военной его слабости. Военная сила союза была малоподвижной и, кроме того, непрофессиональной. Она состояла из сильных мужчин, занятых в мирное время по преимуществу земледелием. Они же пасли скот, занимались рыболовством и индивидуальной охотой, но эти занятия мало давали развитию воинских навыков.

Чтобы сосредоточить военную силу против внезапно напавшего на земледельцев врага (особенно врага многочисленного и мобильного), общему войску союза племён требовалось время, чтобы собраться; а времени не было: враг успевал ограбить значительную часть населения, одну его часть перебить, другую увести в плен, а дома земледельцев сжечь.

Скотоводческие и охотничьи племена обладали высокой подвижностью, у них не было постоянного места обитания, они нападали внезапно на мирные племена с неожиданной для них стороны. И столь же внезапно исчезали в неизвестном направлении. Да и военная выучка у них была выше, потому что привычка к коллективным охотам на животных и нападениям на мирные племена мало отличала их от профессиональных воинов.

Вот почему всякий союз земледельческих племён должен был размышлять над этими обстоятельствами и приходить к трудному решению о необходимости коренной реформы в своей жизни. Как в области чисто военной, так и гражданской.

Что касается первой, то можно было или самим создавать высокоподвижную профессиональную военную дружину из своих мужчин, отрывая их навсегда от крестьянской жизни, или пригласить к себе на службу готовую дружину из числа своих сродников, некогда ушедших далеко от союза племён и вынужденных обстоятельствами гораздо раньше него заняться профессионально военным делом. Приглашать чужаков было так же нелепо, как, например, Церкви, терзаемой ересями, приглашать иноверцев для наведения в ней порядка. Нет, доверие возможно только к своим.

Конечно, пригласить своих, уже имевших профессиональный опыт, было разумнее, чем выращивать самим свою дружину. У профессионалов и кони были боевые, а не крестьянские, малопригодные или вообще не пригодные для войны. У них и оружие было особое, которого не было у крестьян. Они могли лучше воспитывать новых воинов, нежели воины из крестьян.

Высокоподвижная профессиональная военная сила могла не только успешнее защищать союз племён от внешних хищников, держа сторожевые посты на далёких подступах к нему, но и преследовать хищников далеко за пределами своей собственной земли. Карать их за их набеги. А если хищникам не мстить, то такая кротость будет лишь умножать их набеги.

Что же касается реформы в гражданской области, то здесь требовалось торжество единоначалия в делах, касавшихся интересов всего союза племён в целом. Требовалось заменить совет вождей племён с их спорами и сварами разумом и волей одного лица, далёкого от любых частных интересов и преследующего лишь один общий интерес всего союза. У такого лица, т.е. у князя, должны быть советники из числа наиболее опытных его соратников, но только советники, а не равные ему по власти лица.

Как можно догадываться, реформа подобного рода не упраздняла сразу родоплеменную структуру союза племён, а лишь подчиняла её воле князя. Поначалу подчиняла ей в малой степени, а затем во всё большей. Вожди племён поначалу, скорее всего, сохранялись, а затем превращались в ближайших к князю советников или соратников. А затем утрачивали постепенно связь со своим племенем.

С образованием государства слабела и исчезала прежняя родоплеменная структура общества, она превращалась в государственно-общинную, причём первичная административная  единица – община – выстраивалась теперь уже не на кровно-родственной основе, а на основе соседской. Таким образом возникал единый народ, сохранявший лишь свои областные особенности.

Но этот процесс был медленным и как бы естественным, хотя причиной его были человеческая мысль и человеческая воля.

А в это время воинственные соседи юного государства тоже не дремали.  Они совершенствовались в разных отношениях и тоже росли численно. Поэтому безопасность государства требовала всё большей дружины или даже организации сразу нескольких дружин, расположенных в разных его местах. Вот почему самые способные к военному делу мужчины из разных племён приглашались в княжеские дружины, а в племенах оставались всё менее способные к военному делу. И на административные должности растущего государства тоже приглашались самые способные к этому делу из племён, а менее способные оставались крестьянствовать.

Дружины не могли увеличиваться только за счёт детей дружинников. Особенности воинской жизни препятствовали нарождению у них большого потомства, да и сами они постоянно выкашивались в сражениях. А кем их заменить?

В число дружинников принимали не только выходцев из крестьян, но и военных профессионалов из иноплеменников, соблазняя их лучшими условиями жизни, чем на их родине. И уже дети этих иностранцев утрачивали главные иноплеменные черты, а последующие их потомки тем более. Так что эти включения инородцев соответствовали полностью интересам всего государства и, особенно, интересам его дружины.

Но лишь до определённой черты. Как только процент инородцев начинал превышать норму, в пределах которой происходила их ассимиляция, т.е. полное растворение в большинстве как именно инородцев, так начиналась космополитизация дружины и вслед за нею всего правящего слоя. А превышение нормы зависело не только от процента принятых в правящий слой инородцев, но и от многих других причин. Главная из которых была в силе преданности своих своей собственной народности.

Что же касается вытягивания из крестьянства самых способных к военной и административной службе, то это дело не могло встречать со стороны крестьян никакого протеста. Потому что они понимали, что без сильного войска и без сильной организации государства будет плохо всем, и самим крестьянам тоже.

Но если раньше соотношение военных сил княжеской дружины и всего союза племён было, при всей малоподвижности племенных сил и непрофессиональном их характере, всё-таки в их пользу, то со временем оно стало меняться в пользу князя и его дружины. И чем дальше, тем больше. Государство всё более усиливалось, а земледельческое население всё более слабело. Очень медленно, а потому и незаметно для обеих сторон. Для крестьян же, занятых тяжёлым физическим трудом и своими местными делами (и, кроме того, не наученных думать о сложных процессах, происходящих в обществе), было незаметно и подавно.

Если бы им каким-то чудесным образом показали, к какому закрепощению этот процесс приведёт их в дальнейшем, то они, конечно, крепко задумались бы. Но сколько б они ни думали, ничего придумать всё равно не смогли бы.

Во-первых, потому, что помешать усилению государства у них не было сил. Да и само усиление государства, как уже сказано, было объективной необходимостью. Альтернативы ему не было. Слабое государство было б разбито чужим сильным государством, и тогда крестьяне платили бы дань не своим господам, а чужим, которые были бы к ним заведомо беспощаднее.

И, во-вторых. Крестьяне не могли придать процессу усиления государства здоровый характер. Или хотя бы более или менее здоровый. Потому что это зависело не от них, а от правящего слоя.

Если бы этому правящему слою показали каким-то чудесным образом, к чему этот процесс приведёт в итоге, то он не только задумался бы о происходящем, но и стал бы разумно его исправлять, чтобы не допустить в далёком будущем краха своего государства. А вместе с его крахом краха далёких своих потомков. Правящий слой в этом случае стал бы намного умнее, а потому и намного нравственнее в своей внутренней политике.

Государство сильно духовно-нравственным и политическим единством всего своего населения. А это единство подрывается эксплуатацией большинства населения правящим его меньшинством. Но не только одной эксплуатацией. Не в меньшей степени оно подрывается надмением правящего меньшинства над большинством своего народа.

Государство сильно, кроме того, высоким уровнем образования всего своего населения и высоким уровнем его нравственности. Неграмотные люди обречены вести примитивное хозяйство, а без высокоразвитого хозяйства невозможна ни сильная армия, ни сильное государство.

Что же касается нравственности, то люди безнравственные это гнилые для общества люди. Они вредны везде, но особенно в роли функционеров государства. Они используют занимаемые ими должности не для служения государству, а для служения самим себе. По видимости служат государству, а на самом деле самим себе. Или сочетают оба этих дела. И ради укрепления своего паразитизма объединяются в неформальные структуры, пронизывающие, словно плесень, всю государственную систему. Такие люди извращают любые правильные идеи, если они заложены в основание государства, и обессиливают самых правильных руководителей государства, если они окажутся у него. Но, скорее всего, они попросту не допустят правильных людей до власти, а утвердят во главе государства своих представителей.

 

Судьба государства, подчинённого этой плесени, плачевна. Оно либо сгниёт и исчезнет, либо станет фактической колонией более сильного государства, которое будет поддерживать в этой колонии нужный ему порядок, чтобы использовать её в своих интересах как можно дольше. Так паразиты-спартанцы использовали илотов.

Поэтому государство, если оно хочет быть действительно государством, а не чьей-то колонией, должно заботиться не только о справедливости в отношениях между сословиями и не только о достоинстве всех своих граждан, но также о постоянном совершенствовании их нравственности и постоянном совершенствовании их умов. Чтобы нижняя планка нравственного и умственного развития членов общества поднималась с каждым новым поколением. Пусть очень понемногу (слишком быстрое развитие невозможно, а если оно всё-таки происходит, то оно опасно, потому что для закрепления достигнутого требуется время, требуется прочное привыкание к достигнутой высоте), но всё-таки поднималась. Потому что застой это начало гниения, это начало катастрофы общества.

Умственное же развитие должно быть развитием не только в научно-техническом отношении, но и в философским и, главное, в религиозном. Здесь важно не столько многознание человека, сколько его способность мыслить самостоятельно и в то же время соборно, т.е. в согласии со своим народом. Самостоятельная мысль без её сравнения с общей мыслью народа и без её проверки этим сравнением есть вещь ненадёжная и даже опасная, а отсутствие самостоятельной мысли у представителей народа это прекращение совершенствования общенародной мысли. Это начало застоя, т.е., как уже сказано, начало будущей катастрофы.

Но вернёмся к тем временам, когда о будущем ещё не думали, а если думали, то близоруко. Потому что не могли предвидеть тех далёких последствий того, что происходило у них на глазах. Это мы, казалось бы, научены своим историческим опытом думать о будущем. Но много ли видим, всматриваясь в него?  Немного. Однако если не воспользуемся опытом прошлого для созидания своего настоящего и своего будущего, то не будет нам, думается, прощения.

 

По мере увеличения власти правящего сословия над земледельцами эгоистические его аппетиты росли. Но они не были однозначно эгоистическими. Поначалу они имели своё идейное оправдание.

Воины погибали в боях за Родину, а князья и бояре думали за всё население страны. И не только думали, но истощали себя, добиваясь воплощения своих планов в жизни. А эта нервная работа, если к ней относиться добросовестно, могла изматывать больше физической. И по своей важности она была не сравнима с работой крестьянина или ремесленника. Так должна ли она вознаграждаться одинаково с их работой? Нет, она должна вознаграждаться намного выше, чтобы быть работой успешной.

Нечто подобное сказанному относилось и к службе воина, особенно начальствующего.

И получалось так, что высокое материальное положение правящего слоя было в интересах тех, за чей счёт оно создавалось. Равно как и высокое его достоинство. Авторитет правящего слоя был необходим для более успешной организации всего народа.

Однако эти разумные преимущества правящего меньшинства перерастали затем в неразумные. В его представителях укреплялась мысль о том, что их преимущества законны не потому, что служат всему народу в целом, а потому, что являются природными преимуществами правящего слоя, независимо от его служения или не служения народу. Эта мысль была приятной для худших представителей правящего меньшинства, потому что оправдывала явное несоответствие их преимуществ их вкладу в общее дело. А если так, то они должны были распространять эту мысль не только в правящем слое, но и в зависимом от него населении.

А что оставалось делать зависимым от своих господ людям, которым эту мысль внушали? В их душах, как можно предположить, происходило раздвоение. Явно протестовать против своего унижения они не могли, потому что подверглись бы в этом случае жестокому наказанию. Но и соглашаться внутренне со своим унижением, скорее всего, не спешили. Во всяком случае, не спешили наиболее думающие из «неполноценных» людей.

Так нарождалось классовое сознание, поначалу в высшем слое народа, а затем и в низшем (в качестве реакции на своё унижение). Так от единого, казалось бы, народа отделялись его части, формировавшие в себе противоположные интересы и настроения. Средняя же часть была в этом отношении более консервативной, но и она со временем растаскивалась идейно в разные стороны. А почему растаскивалась? Потому что на месте прежнего, ещё неразвитого и потому слабого национального сознания формировался всё больший идейный хаос, который дезориентировал всех.

Идейный хаос увеличивался бы и в том случае, если бы правящий класс отрёкся от своей традиционной культуры ради чужеродного типа культуры. А предлоги для такого отречения были.

Если иметь в виду нашу страну (а это о ней пошла у нас речь по преимуществу, это она земледельческая, в основе своей, страна), то традиционный тип культуры приобрёл в ней со временем застойный характер, а чужеродный тип культуры был в это время, наоборот, на подъёме. Он соблазнял правящий слой такими возможностями, каких не было у традиционной культуры.

Традиционный тип культуры не давал тех знаний, которые позволили бы государству усиливаться материально и, следовательно, противостоять другим государствам в военном и хозяйственном отношении.

Поэтому перестройка традиционной культуры была объективной необходимостью. Но от того, какой конкретный характер она получит, зависела судьба государства. Перестройка могла быть спасительной в одних случаях и погибельной в других. Или может быть чем-то средним между спасением и гибелью.

Вопрос о том, как именно следует перестраиваться, мог решаться или соборно, или келейно. Или неспешно и обдуманно со всех сторон, или поспешно и необдуманно. Он мог оставаться в ходе истории в центре всеобщего внимания (и в этом случае все обнаруженные пороки решения этого вопроса должны были устраняться), но мог быть решён единожды навсегда. И в этом случае совершенствование системы было б невозможно.

 

Если бы важность этого вопроса была осознана правящим слоем, то он не только обсуждался бы им соборно, но и после принятия того или иного решения оставался бы в центре общего внимания. И решался бы не интересах одного лишь правящего слоя, а в интересах всей нации в целом.

Этот подход к решению столь важного вопроса настраивал бы всех членов правящего меньшинства национально, а потому и государственно, ибо истинные интересы государства неотделимы от истинных интересов государствообразующего народа. В этом случае все частные интересы всех его представителей выстраивались бы сами собою в соответствии с общими интересами всего народа и его государства. Общий интерес стягивал бы всех в одно целое, гасил бы (или, по крайней мере, минимизировал) все возникавшие противоречия не только в отношениях между правящим слоем и основной частью народа, но и в самом правящем слое.

А пренебрежение к общим интересам всей нации в целом развязывало в людях самые разнообразные похоти – личные и групповые, сословные и классовые.

Была ли возможность у нашего правящего меньшинства решить этот вопрос разумно? Или у него, уже развращённого похотями разного рода, этой возможности уже не было?.. Об этом знает лишь Бог. А мы теперь, после 1917 года, знаем лишь то, что выбранный им способ перестройки нашей культуры оказался погибельным для нашего государства.

В пользу погибельного решения работал величайший соблазн, который был почти неотделим от достоинств культуры европейского типа. Новая культура соблазняла господствующий класс такими материальными удобствами и такой роскошью, каких не давала и не могла дать ему культура традиционная. Новая культура не только одаривала его материальными излишествами, она разрешала ему пользоваться ими и со спокойной совестью стремиться к ещё большим излишествам. Она усыпляла его совесть, в то время, как прежняя культура, куда более аскетичная, её беспокоила.

И чего было больше в новой культуре – явных её достоинств или скрытных её пороков – поди разберись. Она порождала неоднозначные оценки даже в самом правящем слое. И, следовательно, внутренние в нём противоречия. А во всём народе – тем более.

Идейный хаос в стране увеличивался ещё и по той причине, что отречься полностью от прежнего типа культуры было нельзя, не отрекшись полностью от своей традиционной религии. А пойти на это правящий слой не мог. Пойти на столь радикальный разрыв с подавляющим большинством народа было опасно. Религиозное единство сглаживало противоречия между правящим меньшинством и бесправным большинством и удерживало это последнее от явного конфликта с правящим меньшинством. И даже от возможной гражданской войны на религиозной почве.

Что же касается национального сознания большинства народа, то оно не только оставалось неразвитым, но и таяло всё больше вслед за всё большим отчуждением двух классов друг от друга.

Таяло оно и по той ещё причине, что неграмотность большинства народа сужала его умственные горизонты и замыкала его сознание на исключительно местных интересах, по преимуществу хозяйственных и бытовых.

Чтобы мыслить национально, нужен достаточный уровень грамотности, позволяющий мысли подниматься на высоту и обозревать основное пространство жизни своего народа. Кроме того, нужна возможность для всех представителей народа собираться в местах своего проживания для обсуждения и совершенствования своих личных мыслей о своём народе. Сочетание личной мысли с коллективной это необходимое условие не только для вызревания полноценных национальных идей, но и для последующего воплощения их в общих национальных делах. Без которых национальное сознание бессильно.

А были ли эти условия у крестьян? У них не было ни соответствующего уровня грамотности, ни даже досуга для самообразования. Да и не позволил бы им правящий класс собираться вместе для совершенствования в столь опасном для него направлении. Разве лишь для решения на сходках хозяйственных и бытовых вопросов, но не более того. Чем безграмотнее были крестьяне, тем они были беспомощнее и тем спокойнее жилось их господам.

А что оставалось крестьянам?.. Им оставалось копить своё недовольство своим положением. Это глухое недовольство могло быть использовано внешними врагами государства для его разрушения. А если могло быть использовано, то и должно было быть использовано в подходящий момент для перестройки системы власти. Т.е. для изгнания правящего меньшинства и замены его новым правящим меньшинством, уже свободным полностью от остатков прежней религии и прежней культуры. Назначение нового правящего меньшинства, согласно логике внешних врагов государства, должно было заключаться в том, чтобы, под предлогом совершенствования народа, разрушить его окончательно, превратив его в массу послушных безбожников.

Чем всё это должно было закончиться – о том уже сказано выше и, кроме того, хорошо известно из нашей истории. Но зачем утруждать себя её изучением? Достаточно посмотреть сегодня вокруг себя, чтобы понять, чем всё это должно было закончиться.

 

Так государство возникло, росло и разъедалось изнутри антигосударственными началами на протяжении многих веков. В его истории было много нашествий извне, которые сплачивали народ, но внутренние пороки государства при этом сохранялись. В его истории не было сплошного мрака, в ней было достаточно светлых страниц, которые усложняли и украшали её, и эти светлые страницы замедляли процесс его гниения. Но общий итог теперь налицо.

Так было, по крайней мере, у мирных восточных славян в ходе их огосударствления. У других племён государство могло и не складываться (цыгане, чеченцы, эстонцы и многие другие). У третьих оно складывалось, но иначе.

Так воинственное племя римлян завоёвывало соседей, а затем растворяло их в себе, увеличивая тем самым свою силу. А затем завоёвывало новых соседей и опять растворяло их в себе. А затем уже не смогло растворить их в себе по причине огромности своих завоеваний и стало жертвой смешения с завоёванными племенами. Растворилось само в их множестве. Так исчезли из истории создатели великой Римской империи.

Способы создания государств были разными, но последующая их судьба, при всём их различии, была сходной в одном отношении. Государство могло быть духовно здоровым только в том случае, если оно дорастало до устранения в себе внутренних противоречий. Или, по меньшей мере, стремилось к этому. А устранение противоречий невозможно без общей для государствообразующего народа высокоразвитой религии и аскетического образа жизни.

Общая высокоразвитая религия это основа общенародного единства. Поэтому её хранение и совершенствование нельзя доверять одному священству. Священство её хранитель по преимуществу, но её совершенствование невозможно без участия народа. Потому что именно в его жизни происходит проверка её действенности. Насколько эта религия формальна и насколько она действительно поднимает народ в умственном и нравственном отношении.

Аскеза в жизни народа это тоже непременное условие духовного его здоровья. Речь идёт не о монашеской аскезе, а об аскезе мирян, без которой в их жизни неизбежна всё большая конкуренция за всё более высокий уровень материального потребления и связанный с ним престиж. Эта конкуренция развращает народ, она разделяет его на противоборствующие части и, в конечном итоге, разрушает его.

Образ жизни, избираемый стремящимися к лично-семейному материальному обогащению, обманчив. Он подобен райскому яблоку с древа познания добра и зла: на вид привлекателен, но катастрофичен для тех, кто им обольстится. Он отрицает (не на словах, а на деле) всю систему ценностей праведного общества. Однако при попустительстве общества стремление к материальному богатству приобретает в нём победную силу.

Вот почему правильное общество невозможно без осознания этой опасности и без действенных мер против неё.

У человека есть законные потребности в еде, одежде, жилье, отдыхе, удобствах и даже в развлечениях. И они должны быть удовлетворены. Но они должны быть разумно ограниченны обществом, чтобы он, довольствуясь необходимым, стремился не ко всё большему личному и семейному материальному обогащению, а к богатству духовному, которое действительно обогащает и является условием общего лада.

Аскеза только индивидуальная может быть спасительна для отдельного человека, но она не спасительна для общества. Если общество не понимает этого и не ставит перед собою эту проблему во весь её рост, то свидетельствует тем самым о своей умственной близорукости. А где умственная близорукость, там и бессилие. А где бессилие, там и торжество порока.

Если бы людям объясняли с детства, что погоня за личным и семейным богатством есть зло, что она пагубна для государства и для народа и, следовательно, для них самих, то эта погоня, конечно, уменьшилась бы. А если бы в обществе утвердилась атмосфера неприятия и осуждения тех, кто разрушает его своим пренебрежением к личной и семейной аскезе, то эта пагубная погоня уменьшилась бы ещё заметнее. А если бы к этому добавились и законодательные меры против избыточного частного владения и избыточного семейного комфорта, то эта порочная погоня перестала бы определять лицо общества. Она ушла бы в подполье, но и здесь не сумела бы развернуться до тех пор, пока общество оставалось духовно здоровым.

Осуществить идеал такой аскетической жизни на этой грешной земле невозможно, но стремление к нему спасительно для общества. При этом стремлении проблемы, связанные с обузданием частнособственнических похотей, всё равно останутся при самых больших достижениях по этой части. Но они будут решаться в самом главном и потому уменьшаться в своих размерах. Общество будет приобретать всё более нравственный характер, а вместе с совершенствованием общества будут совершенствоваться и люди. Не их меньшинство, а все члены общества. Или, точнее, средний их тип. Т.е. их большинство или даже подавляющее их большинство.

Но разве достаточно высокоразвитой религии и аскетического образа жизни государствообразующего народа для правильного его развития?.. Ранее я говорил о других чертах здорового общества. Напомню, о чём была речь:

1.               О необходимости справедливости в отношениях между сословиями

2.               О необходимости уважения человеческого достоинства всех членов общества, независимо от их места в общественной иерархии

3.               О необходимости постоянного совершенствования их нравственности и

4.               Необходимости постоянного совершенствования их умов.

 

Все эти черты взаимосвязаны, каждая из них подразумевает и

дополняет другую. Но достаточно ли этих шести условий? Конечно, нет.

     Все черты правильного государства, от самых главных до более подробных, должны быть выявлены в зрелой национальной идеологии и отражены в сжатом виде в его Конституции и других важнейших его документах.

Конституция есть зло, если имеет явный или скрытный космополитический характер, но она есть величайшее благо, если указывает полно и точно правильные черты государства и правильное направление его развития. Она есть идейный компас, позволяющий всем членам государственной иерархии, от президента до рядовых граждан, знать устройство и назначение государства и определять грамотно курс его политики.

Правильная Конституция превращает слепых и близоруких граждан в граждан полноценных, т.е. умственно и нравственно зрячих. Она делает невозможным избрание на руководящие позиции в государстве тех, чьи интересы противоречат интересам государствообразующего народа (а потому и интересам всех других народов страны). А если даже такие люди сумеют пробраться, замаскировавшись,  на руководящие должности, то их дела, не соответствующие национальным интересам народов страны, покажут сразу же всем непригодность этих людей в качестве руководителей.

     Но, вместе с тем, правильная, в принципе, Конституция не может быть совершенной, потому что совершен лишь один Бог. А потому должна совершенствоваться по мере обнаружения её недостатков. А для того, чтобы зорче их выявлять, нужна законная оппозиция господствующей идеологии и самой Конституции. Такую оппозицию нельзя создавать искусственно, но и препятствовать её естественному возникновению нельзя тоже. Она будет законной, если будет не разрушать существующее государство, а стараться его совершенствовать посредством свободных дискуссий и законных способов изменения его Конституции. Пусть большинство нации решает, права или не права оппозиция, а если права, то в чём и насколько.

     Запрещение свободы мысли это начало конца нации. Интеллектуальная оппозиция необходима для того, чтобы национально-государственная идеология не впадала в состояние благодушного застоя. Чтобы она умела защищать себя не административными мерами, а выработкой убедительных доводов против критики в свой адрес. А при неспособности выработать эти доводы признавала правоту своих критиков (и исправляла бы свои ошибки) или признавала наличие проблемы, которую надо обдумывать сообща с оппозицией.

А для того, чтобы оппозиция не зависела материально от государства (непогрешимость которого, при всей его правильности, не гарантирована полностью никогда), в нём должны быть разрешены частная собственность и частное хозяйство в размерах, не угрожающих нации и государству.

Подобно тому, как ограниченная Конституцией оппозиция необходима для совершенствования господствующей идеологии, частное хозяйство, ограниченное Конституцией, необходимо тоже для предотвращения превращения государства в тоталитарное государство.

Кроме того, частное хозяйство необходимо для разумного разделения всей хозяйственной жизни страны на две сферы, дополняющие друг друга. Как семейные дела в крестьянском хозяйстве делились всегда на мужские и женские, соответствующие разным способностям мужчин и женщин, так и  хозяйство страны должно тоже делиться на две сферы, соответствующие разным способностям государства и частных лиц. 

Земля и её недра, воды и воздушное пространство страны, основные источники энергии, банки, тяжёлая и средняя промышленность, основные виды транспорта, торговли и связи, основные СМИ, основные учебные, научные и медицинские заведения должны принадлежать государству. Или, точнее, государствообразующему народу и союзным с ним народам. А государство должно быть инструментом их самоорганизации и политики и находиться под контролем своих хозяев.

Частным хозяевам нельзя доверять такое важное дело, как общее хозяйство страны, но лишать их права обслуживать местные интересы населения неразумно. Местному населению виднее местные нужды и наилучшие возможности их удовлетворения. Если государство лучше их удовлетворит, то кто будет этому противиться? А если не удовлетворит, то зачем запрещать это дело более поворотливому частному предпринимателю?.. Но даже на уровне общенациональном частный предприниматель может быть нужен, если будет создавать более эффективное по сравнению с государством производство нужных для всех продуктов или будет оказывать всем полезные услуги. В этом случае он заставит государство не дремать, а подтягиваться до своего уровня.

Всё дело в том, чтобы частное дело служило правильно понятым национальным и государственным интересам, а не противоречило им. Будет правильное общество – будет и правильное понимание границ двух сфер хозяйствования. Будет правильное общество – будет и эффективный контроль за происходящим в обеих сферах.

 

А теперь о том, почему я начал разговор о правильном государстве с его происхождения и последующей его истории. История помогает (или, точнее, должна помогать) лучшему пониманию смысла государства и правильному его построению. Если история ничему нас не учит, то, значит, плохие мы ученики.

Изучение нашего прошлого должно быть связано с изучением нашего настоящего и с созиданием проекта нашего будущего. В противном случае изучение истории бессмысленно. Бессмысленно по большому счёту, а по малому счёту оно имеет малый смысл, бесполезный для нашего настоящего и будущего.

Если история как наука не учит нас созидать своё настоящее и будущее, то историей как временем жизни народов овладевают их враги и разрушают всё доброе, что было создано в ней Богом и Его помощниками, человеками. Разрушают их связь с Богом, разрушают их нравственность, разрушают семью, общину и нацию. Извращают назначение государства, заставляя его служить злу.

     История как наука приобретёт смысл по большому счёту только в том случае, если будет выявлять достоинства и пороки обществ в их прошлом, чтобы не только историки, но все, по возможности, люди знали отчётливо те и другие. И, зная, переносили из прошлого достоинства в своё настоящее и будущее, а пороки не допускали.

     А легко ли это сделать? И можно ли это сделать?.. Сделать это сразу и во всём объёме нельзя, а делать это постепенно можно и должно. Чтобы такая работа делалась, нужно не мечтать о нашем будущем, а планировать его, насколько это для нас посильно. И поправлять свои планы по мере обнаружения в них недостатков. А планы эти невозможны без разделения их на план нашего идеального общества и планы этапные на пути к идеалу.

Среди этих планов особенно важны план идеального общества, указывающий правильное направление пути, и план улучшения общества на предстоящем этапе его развития. Этот последний должен включать в себя способы его осуществления и, следовательно, соответствовать реальным возможностям наличного общества. Только выполнив этот план можно грамотно составлять план следующего этапа.

Стремление сделать сразу всё, что представляется каждому желательным, приводит к тому, что тысячи разных личных и групповых планов не только блокируют друг друга, но и заслоняют собою необходимость выработки общего плана подъёма общества на доступную для него, в его нынешнем состоянии, более высокую ступень. Без этой постепенности подъём невозможен. Кто хочет осуществить идеал немедленно или перепрыгнуть сразу через десять ступеней, тот ломает себе голову, да и не только себе.

Судьба государства зависит от каждого из нас. Зависит она от того, насколько каждый поймёт свою ответственность перед Богом и перед своим народом за созидание правильного общества. И насколько послужит этому делу. Послужит и поиском правильных его черт, и распространением знаний о них в своих соплеменниках, и созиданием из них малых обществ, воплощающих в себе эти черты. Чтобы эти малые общества, плодясь и объединяясь в более крупные, вырастали в нацию более высокого типа, чем это было раньше. В нацию, способную создать своё государство в новой его силе.

24 марта 2011 г.